Мой друг журналист Андрей Понизовкин встретился с академиком, лауреатом Нобелевской премии мира, лидером Русского Географического общества ВЛАДИМИРОМ МИХАЙЛОВИЧЕМ КОТЛЯКОВЫМ. по случаю присуждения ему научной Демидовской премии. Состоялся разговор, который, я думаю, будет интересен и вам, дорогие друзья сайта. Итак, АКТУАЛЬНОЕ ИНТЕРВЬЮ Андрея Понизовкина.

Академик Владимир Михайлович Котляков – личность легендарная, из тех людей, которых в СССР окружал ореол романтической славы, их знали в лицо миллионы и называли героями наряду с космонавтами, выдающимся спортсменами. Такими они были и остаются. Котляков зимовал в Антарктиде, на Новой Земле, в высокогорье Эльбруса, возглавлял научные экспедиции на Памире и Тянь-Шане, его имя присвоено двум ледникам в Заилийском и Джунгарском Алатау. Он член ряда уважаемых международных академий, награжден орденами, медалями, престижными премиями, в том числе Нобелевской премией мира, наконец, входит в авторитетнейший Совет Земли. Но для него, как и для всякого настоящего исследователя, популярность, романтика героизма, высокие награды и звания всегда уступали по значимости сделанным научным открытиям и полученным выводам, крайне важным для всего человечества. В чем довелось убедиться во время нашей беседы, состоявшейся в связи присуждением ему научной Демидовской премии 2011 года. Собственно, многочисленные творческие достижения главы российской школы гляциологии, директора Института географии РАН известны достаточно. Среди них обоснование законов питания Антарктического ледникового щита и ледниковых покровов в целом, разработка глобальных и региональных проблем взаимодействия общества и природы, систематизация географической науки и создание базы данных географической терминологии, установление закономерностей изменений климата. Подробно обо всем этом можно узнать из его научных трудов, очерков и повестей для широкого читателя (Владимир Михайлович  – автор 25 книг и около тысячи научных и научно-популярных статей; в 2000–2004 гг. в издательстве «Наука» вышел шеститомник его избранных сочинений). Однако рискну утверждать, что никакое чтение не заменит живого разговора со столь обаятельным, глубоким собеседником с огромным опытом исследователя, путешественника, искренне и темпераментно болеющим за состояние нашей с вами среды обитания.
К истории с географией
– Уважаемый Владимир Михайлович, научная Демидовская премия – далеко не первая в перечне ваших высоких наград. Выделяете ее как-то из остальных?
– Безусловно. Во-первых, я знаком с историей премии, очень и очень достойной. А во-вторых, насколько мне известно, до меня географов в списке лауреатов практически не было.
– Но в девятнадцатом веке в этот список вошли такие знаменитые путешественники, как Крузенштерн, адмиралы Литке, Врангель…
– В девятнадцатом – да, а вот в двадцатом и двадцать первом – нет. Единственный профессионально близкий мне лауреат в номинации «Науки о Земле» – академик Георгий Голицын, но его специальность – физика атмосферы. Собственно же географию, конкретно гляциологию, отметили впервые, и именно в моем лице, чем стоит гордиться.
– Не кажется ли вам, что в определенном смысле такая ситуация – отражение меняющегося отношения к географии, которую прежние поколения считали полноправной наукой, а нынешние, поскольку вроде бы «все уже открыто», считают все меньше?
– Абсолютно не кажется. Просто география изменилась, она стала совсем другой, чем сто, триста лет назад, но ее роль и значение, конечно, сохранились –  это признается всеми, хотя сомневающиеся, как и всегда, есть. На самом деле специфика географии – особая тема, об этом, скорее всего, я буду говорить в своей демидовской лекции.
– Это наверняка интересно и нашим читателям…
– Начать придется издалека. Исторически фундаментальных наук, зародившихся еще в античном мире (конечно, имеется в виду естественный профиль) – всего семь, и если перечислять их возникновение в хронологическом порядке, то первой, безусловно, была математика – человеку прежде всего хотелось все измерить и посчитать. Второй стала астрономия, поскольку небесные светила всегда притягивали внимание. А вот третьей (не исключено, впрочем, что они возникли одновременно) была география. Люди очень хотели знать, где они живут, что у них по соседству и как туда добраться. Только потом появились физика, химия, биология, геология. То есть география принадлежит к числу первейших фундаментальных дисциплин, другое дело – со временем менялось ее качество. Когда человек только начал познавать свою планету, целая историческая эпоха прошла под знаком путешествий, создания и уточнения карт. Постепенно все как бы сделалось известным, а потом и вовсе видимым из космоса. Тогда и возник вопрос – зачем продолжать географические исследования, если каждый сантиметр Земли можно разглядеть со спутника? На самом деле это большое заблуждение. Реальные географические открытия совершаются и в наше время, причем открытия глобального масштаба: слишком сложна окружающая нас среда, таящая бесконечное множество загадок, и разгадываются они с помощью все более и более совершенных инструментов. Приведу пример, к которому причастен лично. Это открытие в конце двадцатого века подледного озера в Антарктиде величиной с треть Байкала, получившего название «Восток». Оказывается, в антарктическом ледяном щите есть гигантские заполненные водой полости, образующиеся за счет тепла из недр Земли, которые этот щит укрывает. Такой эффект еще в шестидесятые годы прошлого века предсказал сотрудник нашего института Игорь Алексеевич Зотиков, а потом в рамках Международной геосферно-биосферной программы, где я возглавлял национальный комитет нашей страны, было показано, что так оно и есть. В девяностые годы озеро было зафиксировано и со спутников: на космическом снимке Центральной Антарктиды даже на ледниковой поверхности ясно угадываются его контуры. Сегодня уже доказано наличие каскадов подобных озер, возможно, сообщающихся между собой.
– Это именно географическое, а не геологическое открытие?
– Конечно. Несмотря на то, что озера находятся не на поверхности, а в невидимом глазу месте, речь идет о форме тепломассообмена, происходящего в окружающей среде в настоящее время, а это сфера географии, но не геологии, изучающей результаты процессов, происходивших очень давно. Географы всегда занимались вещами относительно современными, хотя все в природе между собой связано.
– И гляциология – раздел географии?
– Гляциология родилась из гидрологии, потому что лед (по латыни glace) – это твердая вода. Но позже гляциология превратилась в самостоятельную ветвь исследований, включающую в себя и элементы геологии – ведь геологическая деятельность ледников огромна, и применение геофизических методов, без которых невозможно «посмотреть» внутрь ледяной толщи, и картографию, позволяющую создавать специальные атласы снега и льда. Так что теперь это отдельная дисциплина в семье географических дисциплин, дающая особые возможности для изучения климата.
Про холод ледников и тепло отношений
– Ваша роль в установлении закономерностей климатических перемен –предмет особого разговора. Но вначале, если можно, расскажите, как и почему в свое время вы стали заниматься профессиональной географией и конкретно – наукой о льдах?
– Конечно, каждый мальчишка мечтает о дальних странах, «крутых приключениях», но изначально меня больше привлекала художественная литература, работа писателя. Увлечение географией возникло в старших классах школы, поэтому географический факультет МГУ был и спонтанным, и осознанным выбором. Что касается гляциологии, то когда, получив диплом, я пришел в Институт географии АН, где работаю всю жизнь, мне сразу предложили заняться проблемами зимнего облика планеты. Это было новым, очень меня увлекло, поскольку в то время географические процессы изучались главным образом летом, зимой же возникает совершенно другая картина, нередко более сложная. Я активно погрузился в специальные книги, быстро прочел все доступное, и в 1955 году как молодого перспективного сотрудника меня включили в состав арктической экспедиции. Тогда состоялась моя первая зимовка на Новой Земле – еще до знаменитых новоземельских взрывов. И почти сразу же, через считанные месяцы после возвращения из Арктики, я отправился в Антарктиду в составе Второй советской антарктической экспедиции, где провел тринадцать месяцев. Шел 1957 год, объявленный Международным геофизическим годом, – беспрецедентное по масштабам мероприятие с участием нескольких десятков стран, среди которых Советский Союз играл ключевую роль. За нами следила вся планета. Результаты были получены колоссальные, они вошли во все учебники и энциклопедии мира. Здесь и запуск первого искусственного спутника Земли, и открытие полярной станции «Восток», и многое, многое другое. Вернувшись, на материале экспедиции я очень быстро защитил кандидатскую диссертацию, она имела большой резонанс, вскоре американцы перевели ее на английский язык. Позже были зимовки на ледниках Эльбруса, многолетняя экспедиционная работа на Памире. Так я стал профессиональным гляциологом, довольно рано возглавил отдел гляциологии нашего института – в то время самый крупный, насчитывавший сто десять человек, по существу, отдельный институт. Что интересно, средний возраст сотрудников отдела в начале шестидесятых годов составлял тридцать два года. Мы жили по-настоящему насыщенной, активной научной жизнью, буквально «рвались в бой».
– Наверное, и задачи перед вами ставились почти боевые…
– Приблизительно так. Одной из главных задач было составление полного каталога ледников СССР, которых насчитывается много тысяч. Если учесть, что космической съемки тогда практически не было, только аэрофотосъемка – нетрудно представить, с какими сложностями приходилось сталкиваться…
– Нетрудно вам и вашим коллегам, большинство же людей подобную работу просто не представляют, только по фильмам и книгам. Как все это происходило реально – хотя бы в нескольких штрихах, эпизодах?
– Ну, например, взять наши полеты… Занимаясь созданием Атласа снежно-ледовых ресурсов мира, я провел на Памире семь полевых сезонов, каждый примерно по пять месяцев. Добраться до интересных ученым мест на ледниках там можно только вертолетом, причем, разумеется, никаких взлетно-посадочных полос и сооружений нет, а садиться очень опасно. Поэтому мы с летчиками, настоящими асами, придумали методику, которой, насколько мне известно, не пользовался больше никто в мире. Вертолет подлетал к заснеженной поверхности на высоте четыре с лишним километров, из него выбрасывалось оборудование, выпрыгивали люди – почти военная операция! – и летчик, не садясь, улетал. Мы проводили необходимые измерения, брали пробы, делали снимки, а заодно трамбовали площадку для вертолета. Через девять часов он возвращался назад, садился и забирал нас с нашими материалами.
Кроме того, надо было понять, как выглядят ледники в целом, сопоставить их реальный вид с очертаниями на карте, а для этого их облететь, что тоже делалось весьма экзотическим способом. Летали мы вдоль хребтов, зигзагами, по два-три часа на высоте порядка 5 тысяч метров, на жутком холоде. А чтобы взять побольше людей, с вертолета снимали задние створки и закрывали проемы специальными сетками для безопасности. Обстановка в таких полетах была своеобразная: в чреве вертолета – пронизывающий ветер, вибрация, двигатель ревет так, что невозможно разговаривать, на виражах все тело ноет, вестибулярный аппарат перенапряжен. Когда вертолет приземлялся, многие находились в полуобморочном состоянии. Но мы все это выдержали и в результате рассказали человечеству, что такое ледники Памира.
– Получается, гляциолог, по крайней мере не столь уж давнего прошлого – герой без всякого преувеличения, новые знания достаются ему почти как солдату победа. Однако долгие зимовки, экстремальные путешествия, помимо огромных физических нагрузок – еще и постоянные стрессы, проблемы психологической совместимости с партнерами и вообще жизнь в условиях, для нормальной жизни не предназначенных. Не всякий способен на подобные подвиги, тем более без спецподготовки. Судя по вашей физической форме, которой могут позавидовать многие молодые, вашему здоровью это не повредило. Есть ли тут секрет?
– Особых секретов не знаю, скажу про свой опыт. Когда в юности я зимовал на Новой Земле, в северной ее части, где минус сорок – обычная погода, нас было трое: мы с однокурсником и опытный полярник лет пятидесяти пяти. Жили в большой палатке – шатре, с маленькой печкой и газовой плитой. Ночью шатер выхолаживался до минус шести градусов, тогда поднимался дежурный, готовил еду и включал газ. Температура быстро достигала плюс пятнадцати, потом вставали все и топили печку, куда входило всего три банки угольной крошки. Очень скоро температура поднималась до плюс двадцати четырех – двадцати шести. Радиосвязи практически не было, был так называемый солдат-мотор – велосипедное колесо с педалями и генератором. Крутишь педали – есть энергия для передатчика, перестаешь крутить – нет. Имелся еще примитивный радиоприемничек – вот и все. Одним словом, как вы понимаете, условия были спартанские, сейчас зимуют совсем иначе. Однако ни разу между нами не возникало не то что конфликтов – никакой напряженности, раздражения. Возможно, мне очень повезло с партнерами. Не было и чувства изолированности, одиночества – то есть не было совершенно. Разумеется, я говорю о своих личных ощущениях…
– Наверное, спасала  работа?
– Работа была тяжелой и одновременно безумно красивой. Дело в том, что зимой на Новой Земле светлое время днем длится всего четыре часа, и, как правило, нависает серое, сумрачное небо. Ходить в таком полусумраке по снежной поверхности, тем более на лыжах, крайне неприятно – она неровная, очень твердая, сильный северный ветер постоянно меняет снежную поверхность, при скверной видимости можно застрять, упасть или, не дай Бог, сломать лыжу. Поэтому делать свои измерения мы выходили полярной ночью, при ровном, зеленоватом лунном свете, когда далеко впереди различим каждый бугорок. И свет этот совершенно необыкновенный. Уверен, что именно из него родились скандинавские сказки. Об этих своих впечатлениях я написал в книжке «Мы живем в ледниковый период?», которая впервые была издана в 1966 году, а потом вошла в мой шеститомник избранного.
– Значит, гляциология не затмила интерес к литературе, образному языку?
– Конечно, нет, мало того – она этот интерес стимулировала. Правда, иногда образность языка выходила мне боком. Например, четвертый том моего шеститомника называется «Льды, любовь и гипотезы», но это название я смог опубликовать лишь недавно. В свое время его не пропустил советский главлит с разъяснением, что любовь – не профиль Гидрометеорологического издательства.
– Зато теперь читатель имеет возможность познакомиться с вашим творчеством без купюр… Однако вернемся, если позволите, к теме длительных зимовок, вашему бесценному опыту выживания в экстремальных средах. Легче или сложней было после Новой Земли? И что, кроме жажды знаний, двигало вашим поколением полярников?
– В Антарктиде ситуация была принципиально другая. Там зимовало 165 человек, прошедших строгий отбор. К экспедиции было приковано внимание всей страны, она была приоритетом государства. Соответственно, отличался и быт: нормальное жилье, прекрасное питание. Одновременно это была большая мужская компания из разных людей от докторов наук до рабочих, погонщиков собак со своими характерами, привычками, ею надо было умно управлять, с чем прекрасно справлялся начальник экспедиции Алексей Федорович Трешников, полярник с огромным стажем. Помню забавный случай: в рацион каждого, помимо еды, входил шоколад – одна плитка в три дня. Однако все были сыты, шоколад никто не ел, и Трешников объявил, что убирает его из рациона. Но возник бунт: оказалось, люди копили шоколадки, чтобы потом отвезти домой, где в обычной жизни их почти не видели. И Алексею Федоровичу достало мудрости отменить решение, уладить конфликт и не лишать лакомства родных зимовщиков. В результате весь шоколад, специально подготовленный, упакованный (без чего он не сохранился бы – мы ведь добирались полтора месяца через тропики…) вернулся в Россию. Но это – эпизод, деталь, для общей обстановки не характерная. Никаких серьезных разногласий, противоречий между нами не было – несмотря на сверхтрудные условия работы, сложнейшие задачи, которые приходилось выполнять – о них я написал в своих книгах. Мало того – главным наказанием считалось, если не допускали на самый сложный участок, за это боролись, к этому стремились. Конечно, там была особая, неповторимая атмосфера. Все мы остро чувствовали высоту своей миссии, старались быть ее достойными – именно это прибавляло сил. К врачам почти не обращались…
О климате реальном и политическом
– Теперь – вопрос собственно научный и одновременно волнующий всех. В официальной справке среди ваших заслуг значится «интерпретация материалов глубокого бурения на станции Восток в Антарктиде и на этой основе изучение прошлого климата земного шара за четыре климатических цикла». Другими словами – об этом прошлом вы знаете все или почти все. Подтверждают ли ваши выводы популярные гипотезы о скором потеплении, о растущем влиянии на атмосферу парникового эффекта?
– Наши выводы эти гипотезы скорее опровергают. Данные гляциологии говорят совсем о другом: все разговоры про то, что в ближайшее время средняя температура резко поднимется, а через сто лет всюду наступит жара, никак не согласуются с реальной историей климата Земли.
– То есть все это домыслы?
– Скорее, некачественная трактовка фактов, основанная на несовершенных моделях. Моделей строится множество, в них закладывается масса сведений, все это выглядит научно, но на самом деле ни одна модель не может дать абсолютно полной картины просто потому, что многого мы еще не знаем. Тогда как есть один важный закон, который часто недостаточно учитывается: природа развивается циклически, и циклы эти очень разные – от сезонных (зима – лето) до очень долгих, протяженностью до ста тысяч, а в геологическом смысле – и миллионов лет. Они накладываются друг на друга, влияют один на другой, и возникает очень сложная картина истории погоды, в которой крайне трудно выделить главное. Методы гляциологии, как никакие другие, дают шанс к этому приблизиться. Бурение ледников позволяет строить климатические реконструкции продолжительностью до 800 тысяч лет. По станции «Восток» мы выстроили графики до 420 тысяч, потом европейцы их продолжили. Так вот наши исследования свидетельствуют: если говорить о голоцене (период межледниковья, последние 10 – 11 тысяч лет), то самое теплое время на Земле уже прошло, оно было 5 – 6 тысяч лет назад. Теперь дело явно идет к похолоданию. Конечно, в другом измерении, или цикле, возможны и колебания в «теплую» сторону, не исключено и воздействие пресловутого парникового эффекта, однако общей тенденции это не меняет. Кстати, по ледяным кернам, взятым нами в Антарктиде, мы определили, что тысячи лет назад на Земле уже были периоды, когда обилие парниковых газов влияло на температуру, но гораздо чаще случалось наоборот: температура влияла на их количество. Эти наши данные хорошо известны, цитируемы, в том числе политиками.
Короче говоря, общий вывод и моя позиция по этому вопросу таковы. Конечно, мы не можем знать, что случится с планетой к концу 21 века, хотя нет никаких причин утверждать, что температура станет все время повышаться. Но любое изменение климата обходится человечеству очень дорого, ибо требует адаптации, приспособления. Будет ли теплее, или холоднее – в любом случае это огромные затраты, к которым надо быть готовыми. Значит, ответственость прогнозирования подобных перемен очень велика. При этом краткосрочные и не всегда обоснованные предсказания к серьезной науке отношения не имеют. Вот почему перед ратификацией Россией известного Киотского протокола по борьбе с парниковым эффектом после детального изучения вопроса РАН направила президенту страны (тогда им был В.В. Путин) письмо, под которым есть и моя подпись, где четко сказано: никаких научных оснований Киотский протокол не имеет.
– Тем не менее протокол ратифицирован, и Россия вот уже несколько лет борется с парниковым эффектом по его правилам. Значит, наши руководители не очень-то прислушиваются к ученым?
– Подобные решения принимаются из разных соображений – политических, экономических, дипломатических. Не исключено, что в тактическом плане это России выгодно. Но наш долг был выразить научную точку зрения на проблему, и мы ее выразили.
– А как вы относитесь к решению российского руководства об отмене перехода с летнего времени на зимнее?
– Резко отрицательно. Противоестественно половину страны лишить части светлого времени суток и предложить жить при освещении полярного дня. Когда меня попросили высказать мою точку зрения по этому поводу на съезде Русского географического общества, куда приехали премьер-министр В.В. Путин и министр С.К. Шойгу (а состоялось оно сразу после того «исторического» решения), я ответил: «Точка зрения тут может быть одна: заставить Солнце светить по-другому невозможно».
О русском географическом обществе и счастье жить в России
– Русское географическое общество – одна из важных страниц вашей биографии. Двадцать лет вы были его вице-президентом, теперь избраны почетным лидером. Каково значение этой организации в жизни страны и почему власть после долгого перерыва снова взяла ее под свой патронаж?
– Географическое общество было делом государственным изначально, и здесь тоже стоит вспомнить историю. На определенном этапе развития разных стран подобные общества стали играть очень значительную роль, и не только в науке – в политике, экономике. В первой половине 19 века, с появлением относительно быстроходных транспортных средств такие профессиональные сообщества сложились в Берлине, Лондоне, Париже, Мексике. Тогда же началось некое брожение и в России. Уже в двадцатые годы 19 столетия петербургская элита, одержимая идеей объединения географических сил – генералы, адмиралы, любители путешествий из высших слоев общества, деятели культуры, – стала собираться и разрабатывать некие программы. Первый устав РГО написан адмиралом Ф.И. Литке, а «продвигал» его автор знаменитого словаря Владимир Иванович Даль, служивший в министерстве иностранных дел. Именно он принес документ своему министру, тот показал царю, и Николай I наложил резолюцию: «Быть посему», изменив, правда, название, изначально звучавшее как «Общество географии и этнографии». Так в 1845 году возникло Русское географическое общество. Членов в нем было немного, но это, повторюсь, была элита, и задачи перед ним ставились очень серьезные – геополитические, военные, познавательные. Часть функций была передана обществу от Академии наук. В течение следующего десятилетия появились региональные отделения РГО – в Киеве, Тифлисе, Ташкенте, Иркутске, они активно заработали, снаряжались экспедиции, издавались труды, и очень скоро общество охватило всю страну. Развитию его способствовал статус императорского, то есть государственного. Подавляющее большинство экспедиций финансировалось государством – в том числе с военными, разведывательными целями (как известно, многие знаменитые путешественники того времени имели воинские звания). После революции все кардинально изменилось, Географическое общество перестало быть элитным, по статусу встало вровень с другими общественными организациями, но по-прежнему играло среди них очень важную, если не ведущую, роль. Оно много раз меняло названия, но продолжало расти, в него вошли учителя, «рядовая» интеллигенция. Сначала его функции от исследовательских «подвинулись» в сторону просветительских, но в конце концов Общество укрепилось в составе Академии наук.
– По данным Советского энциклопедического словаря, в 1984 году в его состав входило 34,2 тысячи членов, 14 обществ союзных республик, около 160 филиалов и отделов…
– Вот и судите о масштабах. Мало того. Во времена Горбачева, когда был создан такой уникальный орган, как Съезд народных депутатов, делегаты которого избирались по квотам от разных организаций, на всю Академию наук выделили 30 мест, из них пять – обществам при Академии. Позже последняя цифра выросла до десяти, и в результате РГО на съезде представляли целых три человека, в том числе ваш покорный слуга. С другими организациями представительство несравнимое.
После распада Советского Союза РГО пережило не лучший период. Помимо всем известных причин, сказалось принятие закона о том, что государство не может финансировать общественные организации. Прежде всего это было сделано для политических партий, но пострадали и другие. В итоге РАН и теперь не имеет права поддерживать нас бюджетными средствами. Поэтому недавний приход в РГО высоких руководителей (напомним, что председателем попечительского совета Общества сегодня является премьер-министр В.В. Путин, а президентом – министр по чрезвычайным ситуациям С.К. Шойгу – авт.) – безусловно, для него благо. Смысл этого прихода понятен – привлечение внимания людей к замечательной российской природе, патриотическое воспитание. Кстати, не могу не отметить, что Сергей Кужугетович Шойгу – человек, по-настоящему неравнодушный к проблемам экологии, сохранения среды обитания. У географов же появились новые возможности для экспедиций, популяризации своей работы.
– Владимир Михайлович, похоже, кроме всего прочего, вы вполне заслуживаете звания «главный специалист по зиме»…
– Спасибо, возможно, так оно и есть…
– Отсюда немного детский, но любопытный вопрос: что важнее для человечества – зима или лето?
– На самом деле зима и лето – понятия относительные. Как говорил наш наставник Николай Николаевич Баранский, по учебникам которого училось несколько поколений, Земля – не обмылок, она гораздо разнообразнее. К тому же огромная часть человечества просто не знает, что такое зима, другие имеют смутное представление о лете. Вообще это дело вкуса – кому-то нравится жара, другому прохлада. Одно могу утверждать определенно: нам в России в этом смысле невероятно повезло. У нас есть все четыре ярко выраженные времени года: морозная зима, теплое лето, дождливая осень, яркая, солнечная весна. Все это важно и для урожаев, и для настроения, и просто для гармонического восприятия мира. Подобное на планете можно встретить разве что в Канаде, больше нигде. К тому же на нашей территории случается гораздо меньше природных катаклизмов, чем в других местах – я имею в виду цунами, наводнения, землетрясения, извержения вулканов. Поэтому вполне можно сказать, что у нас счастливая география. Мы должны беречь ее и продолжать изучать. Географам всегда есть и будет что открывать…
Вел беседу Андрей ПОНИЗОВКИН
Фото Сергея Новикова и из архива Института географии РАН
Газета «Наука Урала», февраль 2012 г., № 2-3, (www.uran.ru), полная версия – вестник УрО РАН «Наука.Общество.Человек», № 1, 2012.