Через три часа пути самолет заходит на посадку. Вот она уютная, декоративная страна с высоты птичьего полета. Бело-коричневые домики, задуманные по сказочному проекту, аккуратно сшитое лоскутное одеяло из крестьянских полей. И никаких столбов, проводов, трубопроводов…

Когда самолет кружил над пасторальными пейзажами Швитцерланда, было ощущение, что мы заходим не на посадку, а в кукольный театр. Ощущение театра – восторженные ожидания, предчувствие чуда не покинуло меня в аэропорту самого крупного швейцарского города. Какой-то космический поезд, как из параллельного мира, без водителя и кондуктора возник как из небытия и доставил в терминал, где меня ожидали мой багаж и
мой швейцарский друг Мануэль. Я удивлялся на каждом шагу. Как это разумно: совместить аэровокзал и баннхоф в одном здании. Прилетел, тут же сел на поезд и кати себе, куда надо, хоть а Баден, хоть в Букс…

В России подобного я не видал. В той же Москве, чтобы добраться от вокзала до аэропорта, или наоборот, надо потратить часы, нервы и нередко огромные деньги. Я вспомнил бандитский извоз в аэропорту Шереметьево, когда неискушенные пассажиры с дальневосточного рейса из Хабаровска садятся в маршрутное такси, чтобы доехать всего лишь до ближайшей станции метро. И через двадцать минут доезжают. Но водитель неожиданно требует с каждого по тысяче рублей. Несогласные предстают перед «конфликтной» комиссией, которая следовала за маршруткой в машине эскорта и вооружена бейсбольными битами…
В Швейцарии я с первых минут почувствовал себя защищенным, хотя нигде не видел полицейских. Атмосфера порядка была видна всюду; в многочисленных указателях, информационных табло огромного транспортного узла. Самолеты и поезда перерабатывали пассажиропоток с четкостью здоровой пищеварительной системы.

Мне повезло оказаться в Цюрихе 7 июля – в день праздника города. Мануэль настоял на том, чтобы мы провели несколько часов в атмосфере праздника, а потом уже ехали в конечный пункт нашего маршрута, в Букс. Кто же будет отказываться от праздника! По эскалатору мы переместились из аэровокзала в железнодорожный вокзал и сели в поезд, чтобы через 10 минут быть в самом городе. Зайдя в вагон поезда, который способен развить скорость 300 км/час, я как бы вновь почувствовал себя в салоне авиалайнера: удобные мягкие кресла, биотуалет, складные столики, оснащенные потайными ящичками для мусора… Атмосфера дорожного комфорта, столь редкого в России, прибавила настроения.

Очень скоро мы с другом оказались на набережной Лимата, где, не смотря на позднее утро, набирала обороты праздничная жизнь. Под сенью деревьев курились аппетитными запахами барбекю, где поджаривались соблазнительные колбаски. Маленькие уличные кафе зазывали посидеть за бокалом пива или чашечкой кофе. Концертные площадки наполнялись звуками. Особенно поразил меня оркестр, состоящий из десятка женщин, которые на каких-то замысловатых ударных инструментах творили удивительно мелодичную музыку. Аттракционы, сувенирные прилавки, сладости и напитки. Канатоходцы прямо под открытым небом устроили нешуточное представление. Соревнования на каное по бурному Лимату, отважный спортивный самолет фигурами высшего пилотажа предварял праздничный парашютный десант. И люди понравились мне – беззаботные, спокойные, настроенные на позитив.  Я просто купался в атмосфере дружелюбия, радости и свободы… Хотя нет, свободы в нашем российском понимании здесь не было. Меня напрягало, что все время надо искать урну или мусорный бак, чтобы бросить туда окурок, обертку от шоколадки или пластиковую бутылку от воды. Не только бросить, но и знать, куда бросить. Не  приведи господь опустить недоеденную булочку в контейнер для бумаги и картона. Мой друг Мануэль минут пять ходил по аллеям парка в поисках контейнера для стеклопосуды коричневого цвета. Угораздило же его купить пиво в такой бутылке! Попадались ящики, предназначенные для зеленого, прозрачного стекла, но он упорно хотел пристроить свою коричневую бутылку именно туда, куда надо.Я мысленно затолкал его бутылку под куст, в первую попавшуюся урну, в лучшем случае – в ящик для зеленого стекла (подумаешь, велика разница!), но вскормленный на законопослушной швейцарской почве, Мануэль был предельно щепетилен, не было в нем нашей русской удали,бесшабашности, азарта… Проехал бы он хоть раз нашей пригородной электричкой – разбитой, с немытыми стеклами, разверстыми дверьми между вагонами. Рядом с ним на
вагонной лавке благообразного вида дама грызет подсолнечные семечки и шелуху складывает в бумажный кулек. Потом, при выходе из вагона, бросает его под сиденье, поскольку мусорные ящики в российских электропоездах не предусмотрены. А уж пивной посудой из любого цвета стекла русские хлопцы распоряжаются просто – выпил – и в окно! Российские пространства немеряны, битым стеклом дорогу не испортишь, а только укрепишь.Кстати, о дорогах! Была у меня злорадная мечта – найти в Швейцарии хотя бы одну колдобину, выбоину, ямку в асфальте. Тщетно. Асфальт здесь имеет крепость гранита и весьма ухожен. Даже пыли, столь ненавидимой мною в России, здесь нет. Я никак не мог поверить, что в каждой швейцарской деревне, даже самой маленькой, заброшенной высоко в горы, имеется не только водопровод, но и канализация. Причем, даже ливневая канализация. Но больше всего поразило меня отсутствие в Швейцарии наружной рекламы. Как объяснил Мануэль, всяких щитов и растяжек нет потому, «чтобы не портить пейзаж». По той же причине отсутствуют столбы и провода. Но я отвлекся. Вернемся в праздничный Цюрих 7 июля, на набережную, где Мануэль, наконец, освободился от своей пивной бутылки желтого стекла. Мы решили перекусить как попроще, и взяли по жареной колбаске и ломтю хлеба с горчицей. Для полноты ощущений устроились на камнях набережной, свесив ноги над водой. Колесный пароходик шлепал плацами на воде, как сто лет назад, перевозя пассажиров с одного берега на другой. Романтично светились на зеленой воде белые треугольники парусных яхт… И тут как из сказки объявился белый лебедь. Учуял нашу снедь и бесцеремонно принялся теребить шнурки моих ботинок, требуя угощения. Я уважительно оглядел тучную птицу. У нас в России вот так запросто лебеди не плавают, они живут в зоопарках, под охраной. Пусти вот такого упитанного и доверчивого к нам в реку или пруд, его быстро оприходуют. Это ж царская птица… вернее, блюдо…
Вспомнил деревню, где у меня летний дом. Там, в местном пруду, оголодавшие селяне извели разными способами всю рыбу. На моих глазах однажды местный житель проявил чудеса
ловкости и сноровки. Он огородными вилами, средь бела дня, заколол в прибрежных камышах карпа. Рыба в период нереста потеряла осторожность и была добыта первобытным способом.
Восьмикилограммовый трофей был обменян на дорфшнапс или, по-русски – самогон. А уж если б этот цюрихский лебедь залетел на наш пруд, жизнь его исчислялась бы минутами…

Я отщипнул изящной птице кусочек хлеба и впервые почувствовал себя грустно на этом празднике жизни. Я вдруг представил себя ребенком, которого отлучили от неблагополучных родителей и передали в хорошую семью. Эх, родина ты моя,мать! Переиначенная, обворованная… Загуляла ты и пустилась во все тяжкие. А про  людей, детей своих начисто позабыла. А мы еще верим, все надеемся на твою доброту. И любим тебя даже такую, немытую, распущенную и пьяную…

Мы с Мануэлем совершили беглую экскурсию по Цюриху. Посетили старый город, университет, протестантский храм с фресками М. Шагала. До сих пор в хорошем месте Цюриха стоит дом, отмеченный мемориальной табличкой о том, что здесь в 1916 году жил незабвенный Ульянов-Ленин. Я беспрестанно щелкал фотоаппаратом, потому что давно не
видел в такой концентрации столько живописного, показательного и просто красивого. Больше всего меня, сына неряшливой российской жизни, поражала чистота на улицах в скверах, во дворах… Ни бумажки, ни пачки из-под сигарет. Редко-редко увидишь окурок, брошенный на тротуар. Позднее я убедился, что и пыли как таковой в Швейцарии нет. И не потому, что метут, моют, убирают, а потому, что жизнь организована здесь иначе, чем в России. А в чужой монастырь со своим уставом не ходят. Мне пришлось здесь изменить своей закоренелой привычке сморкаться в тротуар. Не знаю почему, но в моем 500-тысячном городе, расположенном на Приволжской возвышенности, принято сморкаться в тротуар. Наверное, к тому располагает пыль, грязь, мусор кругом и перманентное ощущение неустроенности. Да и стесняться некого – благородные дамы и господа с батистовыми платочками исчезли из обихода после Октябрьского переворота 1917 года. Потом была вторая, третья волна эмиграции. Многие воспитанные и порядочные люди были уничтожены режимом. Остались кто попроще. Надо учитывать и то, что более половины населения России живет на грани бедности, и потому находятся в состоянии бесправных рабов. Денег нет, а они радуются, что не бьют и физически не уничтожают. И деградируют от невостребованности, медленно и верно мрут от водки и безысходности. Поэтому сморкаться в тротуар на фоне такой жизни очень даже уместно человеку, который привык к мусору, мату и повальному пьянству вокруг. Вот и в нашем полумиллионном захолустном поволжском городе укоренилась мерзкая привычка сморкаться в тротуар. Причем, кто попроще, те сморкаются неэстетично, при помощи двух пальцев, обтирая их затем о траву или штаны. Местная интеллигенция сморкается при помощи одного пальца, изящно и непосредственно. А однажды довелось мне увидеть человека, между прочим, чемпиона мира по тяжелой атлетике, который в разговоре с приятелем, непринужденно, между делом, высморкался без помощи рук, одним мощным дуновением воздуха через ноздри. Никогда не забуду это потрясающее зрелище. Но я отвлекся…

Так вот, нечего в чужой монастырь со своим уставом ходить. Но и устав монастырский нелегко выполнять новому человеку. Я никак не смог принять европейский порядок сортировки мусора. Если в России стеклянные бутылки, бумажный, картонный, металлический хлам принимают от населения за деньги, то в Швейцарии наоборот, ты еще должен платить, чтобы избавиться от подобного барахла. В доме моих знакомых в Нуссбауме я видел на стене график вывоза мусора, где по дням расписано когда какой мусор будет вывозиться. Упаси бог проморгать время вывоза пищевых отходов. Тогда зеленый твой бак будет обречен еще неделю прикармливать тараканов, улиток и слизняков, которые в Швейцарии упитанны, как свиньи, разве что не хрюкают…
И потом эта повсеместная страсть стричь газоны! Я жил в Буксе, Нуссбауме и везде люди, владельцы частных домов, только и ждали, когда поднимет голову трава или упадут пожелтевшие листья. Тут же выводилась разнообразная техника по стрижке, всасыванию травы и листьев. Причем, делается эта работа основательно, что называется, с душой. Когда я увидел пожилую супружескую пару, которая из последних сил катила по своему участку возле дома газонокосилку, я отчетливо понял, что если вдруг придется мне жить в Швейцарии, то я вот так же закончу свою жизнь с моею верною Грэтхен, держась с нею за рукоятки газонной косилки. Как говорится, «жили они счастливо и перед смертью успели выкосить газон…».
Нет, не каждый способен перепрограммироваться в чужой стране. Перестройка не такое доступное действие, как многим кажется. В этой связи вспомнилась мне одна деталь, которую
заметил я в Швейцарии. Здесь, во всех населенных пунктах, даже в маленьких деревушках, на большие окна и витрины наклеивают черные контуры хищных птиц. Чтобы мелочь пернатая не билась о прозрачное стекло. Я задумался о том, какой символ найти для неуправляемого русского человека, чтобы предостеречь его от развитой бытовой культуры Запада? Мусорные баки разного назначения? Газонокосилка в виде надгробия?..

В самый последний день моего пребывания в Швейцарии увидел я этот предупреждающий символ недоступности благополучной страны для неустроенных иностранцев. Мои друзья достали из своего почтового ящика бланк анкеты возможного референдума. Тема его: нужно ли ограничить въезд иностранцев для работы в Швейцарии? И приводилась красноречивая статистика правонарушений иностранцев, проживающих в Швейцарии. А в качестве иллюстрации на этом бюллетене была картинка: три благополучных белых овечки на огороженном лужке лягают другую, черную овечку, которая стремится к ним в компанию. Всяк сверчок, знай свой шесток! Это правильно.

Закончилось мое время гостить в благополучной европейской стране, пришла пора возвращаться домой. Последний раз прокатился в чудесном поезде без машиниста и кондуктора в Цюрихском аэропорту и сел в самолет «Аэрофлота». Я возвращался в привычную и понятную мне жизнь. Возвращался к одру нгесчастной и жалкой родине-матери, которая давно бросила и забыла меня, своего сына, но отравила на всю жизнь безответной сыновней любовью.

С. Корниенко
12.08.07. г. Пенза