Вернулся я домой, друзья спрашивают:

–        Где был?

–        В Африке.  

– Ну, и как там девочки?

– Насмотрелся чудес, – говорю, – льва видел – вот как тебя…

–        Мы про девочек спрашиваем.

–         Или гора Килиманджаро… Облака внизу, снега, красотища!..

–        Да нет же, лучше расскажи нам про девочек, какие они в Африке.

Ну что вам, ребята, сказать… В детстве, помню, подарили мне на день рождения огромную коробку конфет. На крышке было написано «Шоколадные фантазии», открыл и  ахнул: тут тебе и шоколадная овечка, и верблюжонок, и петушок… Одну фигурку съел, другую… «Не все сразу», – стукнула мне по руке мама. Аналогично в Африке – приземлились в Найроби, вышли в город – шоколадные фигурки, каких только нет! И по  цвету, замечаю, тоже не все одинаковы: от молочного шоколада, до темного, 95 процентов какао, и даже иссиня-черного (в ассортименте Бабаевской фабрики такой цвет в принципе невозможен). А формы, а грация! Африканский артпроект: статуэтки черного дерева, литые из бронзы, точеные из бивня слона… Формы: кузовок торчком – как раз на мой на «хундей» похож, кузовок кверху, как у Серегиного «ниссана»-пикапчика… Идет, груди – как два плода манго на блюде, и другая, как два спелых папайя, открыто, ничего не скрывая, а эти скрыты под бусами, москитами покусанные, на платке подвязан ребенок, маленький негритенок, грызет черную булку, засунув большую изюмину в рот. А эту леди сфоткаю на память – пять арбузов – три спереди и два сзади, перекатываются и шуршат, норовят раскатиться, раскатятся – не собрать. А эта тем более просится в камеру: ого! – одета строго, длинное платье, белый воротничок – учителка, как двоечник чую. Будучи восьмиклассником, аналогично с такой, только белой, занимался после уроков… Заговорился однако, молчок, зубы на крючок. Сам удивляюсь, откуда такое у меня в башке?.. Точеная шея черной Афродиты! Иди ты!.. Перебирает ножками – ветер стрижет камышинками; цокает каблучками-копытцами, вся черная, а пяточки очень даже светло-коричневые, и груди ворочаются, как два скунса в мешке. Но, как говорила мама, не все сразу.

В основе шоколадной юго-восточной африканской коллекции около сотни племен, разнообразие типов и красота форм не поддается описанию, прибегну ли я к скороговорке рэпа или, как влюбленный индус, кинусь в джунгли под баньян и буду там петь и танцевать дни и ночи напролет, или, наконец, начну изъясняться сугубо научным педерастическим языком…

Эх, да что я! Вот Дэвиду было бы о чем рассказать. Мы-то его наняли как водилу, он и оказался водилой, каких поискать, но ко всем прочим замечательным своим качествам он проявил себя большим знатоком африканских девочек. Мы подробно объезжали Кению, стараясь не пропустить ни одну сколь-нибудь интересную достопримечательность, и всякий раз, когда намечали маршрут, он спрашивал: «А можно я возьму с собой девочку». Не было в Кении такого городка или деревни, где бы его ни ждала смазливая африканочка. Случалось, мы заезжали к какой-нибудь его пассии в дом – нам интересно было посмотреть, как живут люди. Раз, было дело, в кемпинге парка Накуру прошли в бар, мы с Серегой заказали по бутылке пива «таско», спросили у нашей скромняшки, какой, мол, напиток предпочитает. Наверно, желая нам угодить, она указала на чекушку водки «Смирнов». Какими судьбами занесло эту бутылочку в африканскую глухомань, и как она высмотрела ее среди других стекляшек, не знаю, но пришлось покупать, заплатив столько, сколько стоило наше проживание в кемпинге. В целом же мы, подытоживая свои расходы и то, что сделал для нас Дэвид, благодарили судьбу за то, что его встретили – мы увидели жизнь с той стороны, с какой сам не увидишь, и ни один экскурсовод не покажет.

Однажды он повез нас в гости к своим родственникам в деревню Джуджа Фан. С пустыми руками ехать не пристало, купили то, что советовал Дэвид: муку, угали (кукурузную крупу), сахар и все такое основательное. Нас встретил дядя Дэвида, кузен, тоже Дэвид, и юная гладко под нуль стриженая красавица-кузина. Как и полагается по законам африканского гостеприимства мы повели хозяина и всю родню в ресторан. Накануне пришли к мяснику и выбрали на ужин подходящего барана. Вообще в Кении ресторанов хватает, в каждой деревеньке имеется. Этот ресторанчик имел даже свое название – «Hippo» в честь гиппопотама, который жил по соседству. Ранним утром, когда по воду шла вся деревня, он выходил из речки, где принимал ванны всю ночь, и, тряся мясами, грациозно удалялся к себе в болото. Особого ресторанного шика нет, но на открытом воздухе за столиками под тростниковой крышей вполне уютно. Мы сели за стол, девушка принесла кувшин с горячей водой, мыло и полотенце. Мы вымыли руки – к баранине полагался соус и угали (густая каша, которую мы, соблюдая этикет, лепили руками и макали в соус, приготовленный из потрошков того же барана). Дядя, как и почти все черное население Африки, был трезвенником и некурящим, а Дэвиды позволяли себе пиво, причем, как выяснилось на практике, в неограниченном количестве.

Вечером в честь нас на наших глазах был зарезан петух и во дворе дома зажарен на углях. К нам еще подсоединились барменша Фелиста и ее подружка-хохотушка, которую все называли Кенией. Ночью мы сидели у костра, пили «таско», жевали непрожаренного петуха и пели песни, сначала они – свои африканские, затем мы – наши русские, какие знали. А потом все вместе одну – «Катюшу». Она пришлась по душе нашим друзьям, и мы до утра горланили ее. Зажигательная песня, с африканским акцентом тем более – даже звери в саванне стали подвывать.

–        Виходилья набирик Катюшка…

–        Не Катюшка, а Катюша, – поправлял я, – уважительнее попросил бы…        

Дэвид-кузен подтаскивал пиво «таско», а наш Дэвид уже в который раз предлагал девочек. Он уже показал сарайчик, который был выделен нам. Заглянули внутрь: в углу стояла широкая самодельная кровать. Москитная сетка над ней гарантировала, что малярией мы не заразимся. 

–        Ну и какие у вас цены? – для вежливости поинтересовался Серега.  

–        От 150 до 1500 шиллингов.

Доллар стоит примерно 80 кенийских шиллингов, получалось меньше, чем от двух долларов. 

–        Почему такой разбег цен? Отчего это зависит?

–  Это зависит оттого, куда я тебе ее приведу. Если в сарайчик – 150, если в отель «Париж» – 1500.

–  Хорошо, – сказал я, – а пятерых можешь привести.

–  А зачем тебе пять? – удивился Дэвид.

–  Можешь или нет?

–  Да хоть десять! – сказал он и, ударив меня в грудь, воскликнул: – Браво музунго!

–  Правда, зачем тебе пять? – усомнился Серега в моих способностях. – Раздухарился, это в тебе «таско» говорит, немудрено – столько вылакать.

–  Есть старая офицерская игра, называется русская рулетка. Из пятерых выберу одну. Если по статистике, каждая пятая со спидом, получается, как в револьвере: пять патронов, четыре из них с холостым зарядом, а пятый с пулей.

–  Не, я в такие игры не играю, – испугался Серега, – и тебе не советую. 

–  А мы с Дэвидом.

–  Окей! – поручкался со мной Дэвид, – Фелиста, Кения, – позвал он девушек, усердно прилагавшихся к «таско», – ведите девчонок, сейчас будем играть в рашен рулетка, – и он перешел на язык суахили, посвящая их в суть игры, как он ее понял. Почему-то они вдруг начали смеяться, чем дальше, тем больше, а потом и вообще схватились за животики и покатились.

–  Что тут смешного?

Оказывается, их насмешило слово «спид». Дэвид сказал:

– В прошлом году у меня был насморк, маленьким я болел скарлатиной и падал со шкафа, а что такое спид – понятия не имею.

По сути, они смеялись надо мной, над моими страхами и над моей вроде бы научной статистикой.

Катались и всё никак не могли успокоиться. Моралист Серега смотрел то на меня, то на них, тут его лицо тоже просветлело робкой улыбкой, и он с надеждой спросил:

–        Шутка?

–  Ладно, – согласился я, пощадив моего друга, – шутка.

Серега облегченно вздохнул, а Дэвид огорчился, полагая, что я недооценил его девчонок.

Дядя предложил в честь нас, дорогих гостей, зарезать еще одного петуха, но мы наотрез отказались.

Кения, заглядывая мне в глаза, спросила:

–        Тебе нравится здесь? Как Кения?

–  О! – я картинно откинулся назад, отставил «таско», окинул девушку долгим и пристальным взглядом, – фантастически красивая страна, география весьма разнообразна: есть горы, – я впился глазами в тектонически от взрывов хохота подрагивающую холмистую возвышенность, вспомнив, что у нас в Красноуфимском районе есть две горушки, прозванные в народе Титичными, и успев подумать о том, что в стране Кения самая высокая гора со снежной вершиной тоже называется Кения. – Есть озера, – продолжал я, любуясь ее черными и влажными, как у газели, которую мы чуть не задавили в парке Накуру, глазами, – глянешь и утонешь, – есть глубокие впадины, пустоты, – губы у нее были пухлые, как у девчонок племени кикуйя, а зубки, как у шиншиллы, только тычком вперед, какие сплошь и рядом у масаек; я видел как она ловко лущила кукурузу и даже позавидовал, однако каково с таким прикусом целоваться? А что еще меня ждет? Каких открытий чудных предстоит мне совершить, коль скоро я отважился проникнуть в самые что ни на есть потаенные географические глубины?! Эксперимент намечался небезопасный, но жутко интересный. – Неповторим растительный мир: кофейные и чайные плантации, саванна, тропические дебри кишат разнообразными животными… – Осмелев, я потрогал ее за волосы, за одну из 148 тоненьких, не толще шнурков на моих ботинках, косичек.  

–  Географ, – важно сказал Серега, – Гумбольдт хренов! Это в тебе «таско» говорит.

–  Пусть говорит, – икнув, прихлебнул я из бутылки, – пусть уже выговорится наконец… 

–  Все в пену уйдет, – опытно заметил Дэвид, – уже тащи ее в сарайчик.

Я подумал, что вот пришел мой час действовать решительно, где-то даже грубо, соответствуя мужской животной природе. Кения смотрела на меня снизу вверх кроткой, готовой принести себя в жертву овечкой, Серега смотрел на меня с презрением, Дэвид – ободряюще, Фелиста с некоторым озорством и любопытством: посмотрим, посмотрим, какой ты окажешься в деле, а еще говорил, пятерых подавай. «Пуц-пуц-пуц», – подозвала она кошку и принялась ее гладить – кощенка выгнула колесом спину, задрала трубой хвост, сказала «Мр-мр-мао!» и посмотрела на меня со своей затаенной кошачьей надеждой; и с дерева также упал переспевший плод папайи – шмяк! – и выбросил желтое семя прямо на землю, и его тотчас склевали куры, которые озабоченно толкались во дворе и тоже в эту ночь не спали. В итоге, вектор, суммируя, указывал однозначно в сарайчик. Однако я оглянулся и увидел юную кузину Алис, которая не принимала участия в нашем застолье, но с крыльца дома за ним наблюдала. Она прямо вспыхнула. Чистое, непорочное дитя, застенчивая смуглянка смотрела на меня с укором: «Как? Этого не может быть: ты, Белый Бог, спустился с неба на землю, чтобы пойти в сарайчик с этой драной пантерой?!.. А как же я?.. Я и моложе, мне шестнадцать, у меня и лабретка в щеке (типа стразы, только из камня), и дырки в ушах – такие, что наш ослик Ио проскочит, – я больше заслуживаю с тобой в сарайчик…» Может, она так и не думала, может, во мне продолжало говорить «таско», однако вектор дал сбой, задергался, как стрелка компаса,  попавшего в зону геологической аномалии, и вместо того, чтобы сделать твердый мужской шаг в сторону сарайчика, я застыл в замешательстве…

И тут пропел петух, тот самый, которому мы сохранили жизнь, великодушно отказавшись от дополнительной порции шашлыка, возвещая о том, что наступил новый день. Первый робкий солнечный луч подрумянил обильно висевшие на деревьях плоды папайи. Среди них виднелись уже спелые, которые можно было срывать хоть сейчас, но много еще зеленых, больших и маленьких, – это урожай на будущее. «Воистину, – подумал я, – будет день – будет пища, и будут еще на нашу маракую новые приключения».

И точно, наши приключения продолжились в Малави, в городке Мзузу… Надо же, никто не знает такой страны. Я и сам узнал о ней незадолго до нашей поездки. Почему-то решили, что нам нужно в Малави. Вывалились из автобуса, выволокли вещи. Нас окружили, на нас смотрели, нас приветствовали. Надо сказать, мзунго, белый человек в Малави – исключительная редкость. Насколько нам известно, здесь живет только одна-единственная белая семья. Это немец Зигмунд, владелец отеля в Нхото Кото с женой и двумя детьми.

Попасть сюда было не просто. Ни посольства, ни консульства в России нет, пришлось пролагать маршрут через другую, дружественную Малави африканскую страну.

Разговор с Серегой как с подданным Израиля был коротким.

–  Маленькая страна, но богатая, – сказал консул, шлепнул в паспорт визу, не взяв ни цента. – Велком!

Потом открыл мой российский паспорт, который я, как сказал поэт, достал из широких штанин… дубликатом, как вы помните, бесценного груза… читайте, мол, завидуйте и все такое…

–          А, Гитлер! – сказал он.

–        Сталин, – поправил я.

Консул что-то пробормотал на своем племенном языке, но смысл был понятен: что хрен, что редька!.. Он долго копался в справочниках, очевидно пытаясь найти инструкцию, как поступать с рашенами, потом махнул рукой и дал бланк анкеты, попросив заплатить сто баксов.

– Пук-пук-пук, – в шутку изобразил он, будто стреляет из «калаша», и пригрозил пальчиком: знаю, мол, вас. Получить визу удалось благодаря Сереге, который, разговаривая с консулом, расположил его к нам. Такой красивой визы у меня еще не было, теперь по совету Сереги буду показывать за деньги. Похоже, я первый из россиян ступил на землю Малави.

Белые редко посещают эту страну, не находя особых достопримечательностей. На самом-то деле они есть, это, конечно, озеро, размерами чуть меньше Байкала, водяные гиацинты и рыба чамбу. Но самой главной достопримечательностью Малави, как и в целом Африки, являются, как вы понимаете, шоколадные девочки.

–  Джентльмены, нам нужен отель, – обратился Серега, к окружившей нас шумной ораве. Одет он был просто: курточка с колпачком, ярко-желтые шорты и пластмассовые с дырочками шлепанцы на босую ногу. И был он приветлив, открыт и разговорчив, к нему тянулись люди. Рослые парни схватили на плечо наши большие рюкзаки, двое подростков поволокли большущую Серегину сумку, а мелкий, шкет-негритенок, взял наизготовку киношный штатив – два рюкзака поменьше с фото и кинокамерами мы надели на собственные плечи и, сопровождаемые черной ватагой добровольных помощников, двинулись к отелю. По дороге Серега вел беседу, рассказывал о событиях в мире, о новейших достижениях науки, словом, просвещал народ. В один отель зашли, и в другой… Весь город прочесали, а устроиться не можем. Отели дешевые, но на взгляд Сереги, слишком уж гадкие.

–        Мы что себя не уважаем?! – восклицал он.

Я уже не уважал себя настолько, что готов был уснуть где-нибудь в канаве. Двое суток мы добирались сюда на перекладных, порядком измучились. Наконец, когда рассказ Сереги об отправке космического корабля американцев на Марс подходил к концу, мы подошли к гестхаузу.

– Сэры, это последнее место, где можно прибиться на ночь таким приличным господам как вы, – сказал один из сопровождавших нас парней.

Серега выдал всем по доллару, и мы простились с нашими провожатыми. Комната стоила всего 20 баксов. На редкость гадкая, если смотреть трезво, и, конечно, без горячей воды.

Между тем, когда мы шли к этому гестхаузу, я углядел другую гостиницу. Прямо на стене дома огромными буквами было начертано: «Гестхауз».

–  Ладно, – сказал я Сереге. – Стой с вещами у столба, и никуда не уходи, а я сбегаю проверю, вдруг там лучше.

Это было недалеко, через дорогу и чуть правее по улице, за небольшим рынком… Открываю дверь – вместо ресепшна вижу барную стойку, джентльменов за столами с пивом, и леди, которые также из кружек цедят пиво.

–        Джамбо! – поздоровался я.

Онемело смотрели на меня, потом разом наперебой закричали:

–        Джамбо! Музунго!.. Велком!

Я сказал, что ищу, где переночевать. И это вызвало у них еще больший восторг. Джентльмен, весь потный, с перебитым носом, но в белой рубашке и при галстуке, протянул мне кружку пива – рука тряслась от избытка чувств, пиво проливалось на меня, и я не посмел отказаться, осушил кружку единым духом, став сразу в доску своим. Над барной стойкой я увидел небольшую табличку «Найтклаб».

–        Гестхауз ли это? – засомневался я. – Я не ошибся дверью?

–        А то как же, – смеялись они.

–        А где тогда ресепшн?

Мне указали на проход за барной стойкой. Я прошел по узкому коридору, постучался в первую попавшуюся дверь, открыл…  на кровати под красным абажуром полулежала полуодетая девица, в руках детская книжка комиксов. Увидев меня, она тряхнула головой, как бы проверяя, не видение ли это. Легко соскочила с кровати, подошла и осторожно пальчиком дотронулась до моей щеки.

–        Музунго! – изумленно произнесла она.

У меня уже возникло подозрение: что-то здесь не так, однако я все же сказал, что нас двое, и мы хотели бы устроиться на ночь. Очевидно, девица английским не владела, или я от волнения не мог связно выражаться. Она вдруг часто, как собака, задышала, дернула за молнию на моей курточке.

– Ноу, – схватился я за курточку, – вы не так меня поняли, нам только переночевать! – Я выскочил из комнаты как ошпаренный, побежал по коридору. Навстречу женщина с ведром.

– Извините, где у вас ресепшн?

Она указала на комнату. За столом сидела пьяная старуха. Это был единственный раз, когда я увидел в Африке пьяного человека. На всякий случай опять переспросил:

– Это гестхауз?

Старуха кивнула.

–        Мне нужна комната на двоих с душем.

–        Двадцать долларов за ночь, – сказала она. 

– А посмотреть можно?

Пошатываясь, бренча ключами, старуха повела меня по коридору, поднялись на второй этаж, еще раз свернули…

–  Люци, смотри, кого я тебе привела, – она открыла одну из дверей – навстречу вышла заспанная в белой ночной рубахе толстушка.

–  Ноу! – опять закричал я, – только переночевать и ничего больше! Ай нид ту слип! Ну как вам еще объяснить?! Онли слип!

Они кивали, соглашались со мной, но слова эти «переночевать» и «спать» понимали по-своему. Толстушка надвинулась на меня, прижала мягким буфером к стене, ее груди поперли из-под рубашки, как темное ржаное тесто из квашни.

– Только переночевать, – передразнила она и посмотрела на меня чуть насмешливо, но с неподдельной  добротой и любовью: чего испугался, дурашка? Акуна матата, все будет хорошо!

Не знаю, чего я испугался. Побежал по коридору, увидев выход на галерею, ломанулся туда. В окна я приметил лестницу, по которой можно было сойти с галереи на землю и таким путем ретироваться. Пол галереи был дощатым и хлипким, видимо, никто уже много лет на него не ступал, и по всему видно, что здесь намечался ремонт. Я сделал несколько шагов и провалился. «А-аа!» – услышал я истошный крик. Мягко приземлившись, я обнаружил себя в кровати, огромной, как танкодром, – слева перекатывал мускулы мордатый негр, справа вопила маленькая голюсенькая негритосочка. Видимо, отдыхали после любовных утех, и я тут очень кстати образовался. Кровать же стояла на веранде, выходившей в сад, где росли фиги и авокадо, цвела бугенвиллия.   

– Тихо ты! – сказал негр-громила своей подруге, – глянь, кого нам послал бог Нгаи. – И он потянулся ко мне черной волосатой рукой и взял меня за грудки, чтобы внимательно, как диковинку, рассмотреть.

–        Джамбо! – поздоровался я.

–        Джамбо! – сдержанно поздоровался и он.

–        Акуна матата! Все у тебя будет хорошо! – сказал я.

И он разжал пальцы и сверкнул белыми зубами, чуть даже улыбаясь в ответ. Я знал, что говорю: нет такого человека в Африке, который бы в ответ на акуна матата не улыбнулся, будь даже это воин, занесший копье над врагом.

– Смотри-ка, белый, как молочко, – перестав орать, сказала негритосочка, – пусть полежит с нами.

– Скьюзми, извините, мне надо… меня друг ждет, сейчас я за ним сбегаю, мы вместе – в один момент… – Я скатился с кровати, перемахнул через ограждение веранды, пробежал по саду, передо мной высокий забор, мигом взлетел на него и спрыгнул по другую сторону, где был рынок. Угодил на связку бананов, торговка еще не успела опомниться и предъявить счет, а я уже достал несколько мятых местных тугриков – квоча называется, – заплатил за попорченный товар и был таков.

–        Ну и как там? – спросил уже уставший меня ждать Серега.

–        Те же самые 20 баксов… Нас там ждут, кстати. Пожалуйста, если хочешь.

–        Ну а вообще, обстановка?

–        Там веселее – зато здесь спокойнее.

Смотреть трезвыми глазами на гадкое убранство гестхауза мы не стали – сходили в магазин за ромом. Приложились, запивая соком маракуи. Эта сладкая дрянь имела хороший градус и оказалась отличным средством для дезинфекции организма. Вскоре стены гестхауза казались нам уже вполне пристойными. Мы забрались в свои спальники и задали храповицкого. Даже не стали залезать под москитные сетки.